Вызывать настройщика приходилось каждый год

День, когда в нашем доме появилось пианино, был одновременно радостным и печальным. С одной стороны, мне хотелось как можно скорее научиться играть и блистать своим необыкновенным талантом на всех семейных обедах и днях рождения.

Находясь в радостном предвкушении, я коснулась клавиш, но инструмент издал только неприятные, режущие слух ноты. До того момента я не знала, что значит диссонанс. Разочарование, которое меня постигло, трудно описать.

Но что можно было ожидать от инструмента, который мне отдали даром, и которым уже несколько лет никто не занимался? Огромный, черный, он был произведен еще в послевоенные годы.

Пианино под маркой «Сибирь» должно было стать моим верным спутником на пути к вершинам музыкального мастерства. Конечно, в первый момент мне было непонятно, как столь безобразно звучащий инструмент поможет обучиться музыкальному искусству. Но мне объяснили, что настройщика уже вызвали, и что он все поправит и приведет в порядок.

Вскоре он появился – высокий мужчина в очках и с портфелем. Он без лишних слов прошел к инструменту, открыл крышку и по одной нажал все клавиши, немного склоняя голову набок и хмурясь, когда его пальцы извлекали из пианино фальшивые, неприятные ноты. После этого он открыл верхнюю панель инструмента. Помню, как сильно меня изумили находящиеся внутри многочисленные струны и молоточки. Я и не предполагала, что струны способны издавать такой звук!

Настройщик открыл портфель и достал свои инструменты. Уже намного позже в беседах с ним я узнала, что они называются ключ, клинки и камертон. С помощью камертона он настроил всего одну ноту, после чего убрал его обратно в портфель.

Затем около часа он занимался тем, что настраивал струны ключом. При этом было совершенно непонятно, как он это делает: поворотов ключа не было видно, единственными заметными действиями было то, как он быстро и четко переставлял между струнами клинки. Однако звуки, исходящие от пианино, становились чистыми и мягкими, так что было понятно, что изменения все-таки происходят.

Закончив работу, он пригласил меня попробовать сыграть что-нибудь. Я смутилась, ведь тогда еще я совсем ничего не умела. Тогда он сам сыграл какую-то мелодию, несколько раз гаммы, и, убедившись, что все в порядке, собрал оставшиеся инструменты, попрощался и ушел.

Это была далеко не последняя наша встреча. Ведь как ни билась моя учительница музыки, пытаясь втолковать мне значение слова piano, все адажио в моем исполнении превращались в военные марши, которые приходилось регулярно слушать всем соседям. Неудивительно, что при таком режиме вызывать настройщика приходилось каждый год (подозреваю, что нужно было чаще).

Он всегда был неизменно вежлив, но я видела, как он хмурит брови, когда видит пыль внутри инструмента. В те редкие моменты, когда он перекидывался со мной парой фраз, он пытался объяснить мне, что такой инструмент нужно уважать и беречь, а не использовать в качестве силового тренажера. И что «выбить» из него красивую мелодию не получится, для этого нужно долго и упорно упражняться.

Уже потом я поняла смысл его слов: такого глубокого, «рояльного» звучания невозможно было добиться от «Красного октября» в музыкальной школе, хотя его и настраивали более регулярно, и ухаживали за ним лучше.

Профессиональной пианисткой я так и не стала, а мое пианино через несколько лет заменил синтезатор. Конечно, настраивать его не нужно, но синтезированный электронный звук невозможно сравнить со звуком настоящего пианино. Так невозможно почувствовать запах цветка, увиденного по телевизору.